Неточные совпадения
Не позволяя себе даже думать о том, что будет, чем это кончится, судя по расспросам о том, сколько это обыкновенно продолжается, Левин в воображении своем приготовился терпеть и
держать свое
сердце в руках часов пять, и ему это казалось возможно.
Она зашла в глубь маленькой гостиной и опустилась на кресло. Воздушная юбка платья поднялась облаком вокруг ее тонкого стана; одна обнаженная, худая, нежная девичья рука, бессильно опущенная, утонула в складках розового тюника; в другой она
держала веер и быстрыми, короткими движениями обмахивала свое разгоряченное лицо. Но, вопреки этому виду бабочки, только что уцепившейся за травку и готовой, вот-вот вспорхнув, развернуть радужные крылья, страшное отчаяние щемило ей
сердце.
— Так зачем же вы мне этого не объявили прежде? Зачем из пустяков
держали? — сказал с
сердцем Чичиков.
Мне памятно другое время!
В заветных иногда мечтах
Держу я счастливое стремя…
И ножку чувствую в руках;
Опять кипит воображенье,
Опять ее прикосновенье
Зажгло в увядшем
сердце кровь,
Опять тоска, опять любовь!..
Но полно прославлять надменных
Болтливой лирою своей;
Они не стоят ни страстей,
Ни песен, ими вдохновенных:
Слова и взор волшебниц сих
Обманчивы… как ножки их.
Своим пенатам возвращенный,
Владимир Ленский посетил
Соседа памятник смиренный,
И вздох он пеплу посвятил;
И долго
сердцу грустно было.
«Poor Yorick! — молвил он уныло, —
Он на руках меня
держал.
Как часто в детстве я играл
Его Очаковской медалью!
Он Ольгу прочил за меня,
Он говорил: дождусь ли дня?..»
И, полный искренней печалью,
Владимир тут же начертал
Ему надгробный мадригал.
Вся дрожа, сдернула она его с пальца;
держа в пригоршне, как воду, рассмотрела его она — всею душою, всем
сердцем, всем ликованием и ясным суеверием юности, затем, спрятав за лиф, Ассоль уткнула лицо в ладони, из-под которых неудержимо рвалась улыбка, и, опустив голову, медленно пошла обратной дорогой.
Самгин зашел к ней, чтоб передать письмо и посылку Марины. Приняв письмо, девица поцеловала его, и все время, пока Самгин сидел, она
держала письмо на груди, прижав его ладонью против
сердца.
— Непременно, Вера!
Сердце мое приютилось здесь: я люблю всех вас — вы моя единственная, неизменная семья, другой не будет! Бабушка, ты и Марфенька — я унесу вас везде с собой — а теперь не
держите меня! Фантазия тянет меня туда, где… меня нет! У меня закипело в голове… — шепнул он ей, — через какой-нибудь год я сделаю… твою статую — из мрамора…
Она вдруг перестала вырываться, оставила ему свою руку, которую он продолжал
держать, и с бьющимся
сердцем и напряженным любопытством послушно окаменела на месте.
Он роется в памяти и смутно дорывается, что
держала его когда-то мать, и он, прижавшись щекой к ее груди, следил, как она перебирала пальцами клавиши, как носились плачущие или резвые звуки, слышал, как билось у ней в груди
сердце.
Но из слов моих все-таки выступило ясно, что я из всех моих обид того рокового дня всего более запомнил и
держал на
сердце лишь обиду от Бьоринга и от нее: иначе я бы не бредил об этом одном у Ламберта, а бредил бы, например, и о Зерщикове; между тем оказалось лишь первое, как узнал я впоследствии от самого Ламберта.
Памятна мне тоже черная крошечная болонка, которую
держала mademoiselle Alphonsine в руках, кокетливо прижимая ее к своему
сердцу.
Но все-таки огромное большинство
держало уже несомненно сторону старца Зосимы, а из них очень многие даже любили его всем
сердцем, горячо и искренно; некоторые же были привязаны к нему почти фанатически.
Но ты, мой милый,
держал себя так, что от тебя не нужно утаивать ничего, что мое
сердце открыто перед тобою, как передо мною самой».
Настало молчание. Я продолжал
держать ее руку и глядел на нее. Она по-прежнему вся сжималась, дышала с трудом и тихонько покусывала нижнюю губу, чтобы не заплакать, чтобы удержать накипавшие слезы… Я глядел на нее: было что-то трогательно-беспомощное в ее робкой неподвижности: точно она от усталости едва добралась до стула и так и упала на него.
Сердце во мне растаяло…
Когда священник начал мне давать уроки, он был удивлен не только общим знанием Евангелия, но тем, что я приводил тексты буквально. «Но господь бог, — говорил он, — раскрыв ум, не раскрыл еще
сердца». И мой теолог, пожимая плечами, удивлялся моей «двойственности», однако же был доволен мною, думая, что у Терновского сумею
держать ответ.
…Зачем же воспоминание об этом дне и обо всех светлых днях моего былого напоминает так много страшного?.. Могилу, венок из темно-красных роз, двух детей, которых я
держал за руки, факелы, толпу изгнанников, месяц, теплое море под горой, речь, которую я не понимал и которая резала мое
сердце… Все прошло!
Всё было страшно интересно, всё
держало меня в напряжении, и от всего просачивалась в
сердце какая-то тихая, неутомляющая грусть. И грусть и радость жили в людях рядом, нераздельно почти, заменяя одна другую с неуловимой, непонятной быстротой.
И Максим рассмеялся, поглаживая ее руку, которую
держал в своей. Между тем девочка продолжала смотреть на него своим открытым взглядом, сразу завоевавшим его женоненавистническое
сердце.
Новое, грустное и безотрадное чувство сдавило ему
сердце; он вдруг понял, что в эту минуту, и давно уже, всё говорит не о том, о чем надо ему говорить, и делает всё не то, что бы надо делать; и что вот эти карты, которые он
держит в руках, и которым он так обрадовался, ничему, ничему не помогут теперь.
— Я, что же я?.. — удивлялся Прокопий. — Мое дело самое маленькое в дому: пока
держит Родион Потапыч, и спасибо. Ты — сын, Яков Родионыч: тебе много поближее… Конечно, не всякий подступится к Родиону Потапычу, ежели он в
сердцах…
— Ты как дочь-то
держишь? — все еще ворчала старуха, напрасно стараясь унять расходившееся материнское
сердце. — Она у тебя и войти в избу не умеет… волосы в две косы по-бабьи… Святое имя, и то на басурманский лад повернул.
Бедная женщина стояла,
держа палец одной руки у рта, а другою удерживая крепко стучавшее
сердце.
— Славная какая! — произнесла она, отодвинув от себя Гловацкую, и,
держа ее за плечи, любовалась девушкою с упоением артиста. — Точно мать покойница: хороша; когда б и
сердце тебе Бог дал материно, — добавила она, насмотревшись на Женни, и протянула руку стоявшему перед ней без шапки Никитушке.
Уж первая сорвалась, так удачи не будет!» Я же, вовсе не видавший рыбы, потому что отец не выводил ее на поверхность воды, не чувствовавший ее тяжести, потому что не
держал удилища в руках, не понимавший, что по согнутому удилищу можно судить о величине рыбы, — я не так близко к
сердцу принял эту потерю и говорил, что, может быть, это была маленькая рыбка.
И шли эти люди, в чаянье на ратницкий счет"страны света"увидать, шли с легким
сердцем, не зная, не ведая, куда они путь-дороженьку
держат и какой такой Севастополь на свете состоит, что такие за «ключи», из-за которых сыр-бор загорелся.
Это уже не на экране — это во мне самом, в стиснутом
сердце, в застучавших часто висках. Над моей головой слева, на скамье, вдруг выскочил R-13 — брызжущий, красный, бешеный. На руках у него — I, бледная, юнифа от плеча до груди разорвана, на белом — кровь. Она крепко
держала его за шею, и он огромными скачками — со скамьи на скамью — отвратительный и ловкий, как горилла, — уносил ее вверх.
Признаюсь откровенно, слова эти всегда производили на меня действие обуха, внезапно и со всею силой упавшего на мою голову. Я чувствую во всем моем существе какое-то страшное озлобление против преступника, я начинаю сознавать, что вот-вот наступает минута, когда эмпирик возьмет верх над идеалистом, и пойдут в дело кулаки, сии истинные и нелицемерные помощники во всех случаях, касающихся человеческого
сердца. И много мне нужно бывает силы воли, чтобы
держать руки по швам.
—
Сердце сердцем, но не надо же быть и дуралеем. Если у вас была мысль, то
держали бы про себя; нынче умные люди молчат, а не разговаривают.
—
Сердце у вас доброе, Nicolas, и благородное, — включил, между прочим, старичок, — человек вы образованнейший, вращались в кругу высшем, да и здесь доселе
держали себя образцом и тем успокоили
сердце дорогой нам всем матушки вашей…
— Нет, — продолжал он вполголоса, — напрасно ты винишь меня, князь. Царь казнит тех, на кого злобу
держит, а в
сердце его не волен никто.
Сердце царево в руце божией, говорит Писание. Вот Морозов попытался было прямить ему; что ж вышло? Морозова казнили, а другим не стало от того легче. Но ты, Никита Романыч, видно, сам не дорожишь головою, что, ведая московскую казнь, не убоялся прийти в Слободу?
Повинуясь вдруг охватившему его предчувствию чего-то недоброго, он бесшумно пробежал малинник и остановился за углом бани, точно схваченный за
сердце крепкою рукою: под берёзами стояла Палага, разведя руки, а против неё Савка, он
держал её за локти и что-то говорил. Его шёпот был громок и отчётлив, но юноша с минуту не мог понять слов, гневно и брезгливо глядя в лицо мачехе. Потом ему стало казаться, что её глаза так же выкатились, как у Савки, и, наконец, он ясно услышал его слова...
…Обложенный подушками, весь окутанный мокрыми полотенцами, Кожемякин сидел на постели, стараясь
держать голову неподвижно, а когда шевелил ею, по всему телу обильно разливалась тупая, одуряющая боль, останавливая
сердце, ослепляя глаза.
Сердце доброе его готово было к услугам и к помощи друзьям своим, даже и с пожертвованием собственных своих польз; твердый нрав, верою и благочестием подкрепленный, доставлял ему от всех доверенность, в которой он был неколебим; любил словесность и сам весьма хорошо писал на природном языке; знал немецкий и французский язык и незадолго пред смертию выучил и английский; умел выбирать людей, был доступен и благоприветлив всякому; но знал, однако, важною своею поступью, соединенною с приятностию,
держать подчиненных своих в должном подобострастии.
« — Идем! — крикнул Данко и бросился вперед на свое место, высоко
держа горящее
сердце и освещая им путь людям.
Кровь стучит в висках,
сердце бьется до того, что
держу грудь.
В разгар этой работы истек, наконец, срок моего ожидания ответа «толстой» редакции. Отправился я туда с замирающим
сердцем. До некоторой степени все было поставлено на карту. В своем роде «быть или не быть»… В редакции «толстого» журнала происходил прием, и мне пришлось иметь дело с самим редактором. Это был худенький подвижный старичок с необыкновенно живыми глазами. Про него ходила нехорошая молва, как о человеке, который
держит сотрудников в ежовых рукавицах. Но меня он принял очень любезно.
Нет, голубушка, все видел я и все на
сердце держал, да только поделать ничего не мог…
Каждый из домашних слишком хорошо понимал значение выгнутых бровей Глеба Савиныча, слишком хорошо знал, как
держать себя, когда Глеб Савиныч в
сердцах.
По всей вероятности, Гришка обнадеживал уже себя тем, что недолго остается терпеть таким образом, что скоро, может статься, заживет он по своей воле и что, следовательно, не стоит заводить шума. Быть может, и это всего вероятнее, остаток совести — чувство, которое благодаря молодым летам не успело совсем еще погаснуть в
сердце приемыша, —
держало его в повиновении у изголовья умирающего благодетеля.
— Он застал ее одну. Капитолина Марковна отправилась по магазинам за покупками. Татьяна сидела на диване и
держала обеими руками книжку: она ее не читала и едва ли даже знала, что это была за книжка. Она не шевелилась, но
сердце сильно билось в ее груди, и белый воротничок вокруг ее шеи вздрагивал заметно и мерно.
— Я думаю, что не сумел рассказать про отца так, как чувствую, и то, что пятьдесят один год
держу в
сердце, — это требует особенных слов, даже, может быть, песни, но — мы люди простые, как рыбы, и не умеем говорить так красиво, как хотелось бы! Чувствуешь и знаешь всегда больше, чем можешь сказать.
Ужель и ты не веселишься духом?
Вот наша Русь: она твоя, царевич.
Там ждут тебя
сердца твоих людей:
Твоя Москва, твой Кремль, твоя
держава.
Конечно, царь: сильна твоя
держава,
Ты милостью, раденьем и щедротой
Усыновил
сердца своих рабов.
Но знаешь сам: бессмысленная чернь
Изменчива, мятежна, суеверна,
Легко пустой надежде предана,
Мгновенному внушению послушна,
Для истины глуха и равнодушна,
А баснями питается она.
Ей нравится бесстыдная отвага.
Так если сей неведомый бродяга
Литовскую границу перейдет,
К нему толпу безумцев привлечет
Димитрия воскреснувшее имя.
«И этот тоже про жизнь говорит… и вот — грехи свои знает, а не плачется, не жалуется… Согрешил —
подержу ответ… А та?..» — Он вспомнил о Медынской, и
сердце его сжалось тоской. «А та — кается… не поймешь у ней — нарочно она или в самом деле у нее
сердце болит…»
— Как я увидел тебя и как полюбил, — говорил он,
держа одною рукой ее руку, а другою обвивая ее сильный, роскошнейший стан, — ты слушай, как я тебя увидел, в моем
сердце сейчас же послышался голос, что я с тобою буду счастлив.
— Некоторые ложные слухи, распускаемые по городу врагами французов, вынуждают генерала Раппа прибегнуть к мерам строгости, весьма неприятным для его доброго
сердца. Всех пленных офицеров приказано
держать под караулом.
Неведомые, прекрасные, раскрывались они перед ее внимательным взором; со страниц книги, которую Рудин
держал в руках, дивные образы, новые, светлые мысли так и лились звенящими струями ей в душу, и в
сердце ее, потрясенном благородной радостью великих ощущений, тихо вспыхивала и разгоралась святая искра восторга…
Но странно: не имела образа и мать, не имела живого образа и Линочка — всю знает, всю чувствует, всю
держит в
сердце, а увидеть ничего не может… зачем большое менять на маленькое, что имеют все? Так в тихом шелесте платьев, почему-то черных и шелестящих, жили призрачной и бессмертной жизнью три женщины, касались еле слышно, проходили мимо в озарении света и душистого тепла, любили, прощали, жалели — три женщины: мать — сестра — невеста.
«Если я буду любить и тосковать о любимых, то не всю душу принес я сюда и не чиста моя чистота», — думал Погодин с пугливой совестливостью аскета; и даже в самые горькие минуты, когда мучительно просило
сердце любви и отдыха хотя бы краткого, крепко
держал себя в добровольном плену мыслей — твердая воля была у юноши.